Зло именем твоим - Страница 40

— Полагаю, что да, Ага.

— И я тоже так полагаю. Груз взял Джемаль-ака, он находится в Ходжамульке, там стоит его банда. Он торгуется, потому что столько груза ему не нужно. Он не знает, куда его девать, но не может договориться о возврате.

— У него в банде больше ста человек. Ходжамульк — там раньше стояли шурави, есть укрепления, не хуже чем у нас. Нам потребуются люди.

— Люди будут — бригадир Фахим передал еще одну фотографию.

— Омар.

— Моххамад Омару Ахунзада. Ты его знаешь?

— Да, эфенди.

Бригадир никак не отреагировал на уважительное обращение к нему.

— И что ты скажешь про него? Можно ему доверять?

— Нет.

Бригадира Фахима это так удивило, что он остановился посреди улицы

— Почему? — осторожно спросил он

— Это фанатик. Безумец.

Бригадир махнул рукой, снова пошел

— Я то думал… Они все фанатики. И психи. Фанатик и псих — лучший инструмент в разведке, это как самонаводящаяся торпеда. Спасения нет.

— Вы не поняли, Ага-эфенди. Он фанатичен настолько, что с ним нельзя иметь дело. Он ненормальный, это понимает любой разумный человек, который оказывается рядом с ним. За последние два года я видел немало фанатиков, призывавших к джихаду. Этот — единственный из всех, кто говорил искренне. Если ему дать возможность усилиться — он начнет менять мир, а это плохо.

— Не так уж и плохо. Ты стал консерватором, Алим, не ожидал. Разве коммунисты не хотят изменить весь мир?

— И что получилось? Наша страна разорвана! Сейчас мы наладили — с вашей помощью, Ага-эфенди — хоть какое-то подобие порядка. Вот я сейчас поведу караван. В караване везут товары, они будут привезены в Кандагар и проданы там. Каждый торговец меняет свои деньги на гарантию того, что по дороге его не ограбят и не убьют. Это хоть какой-то порядок.

— Говори тише — недовольно сказал бригадир. Алим почувствовал это недовольство и мгновенно замолчал.

— Когда ты пришел к нам — ты был коммунистом… — начал свою речь бригадир — и это было плохо. Сейчас ты говоришь как полковник пакистанской армии, но в этом тоже нет ничего хорошего, Алим, пусть ты и стал одним из нас. Если мир не изменим мы — его изменят другие так, как сочтут нужным. Твои слова — сами того не желая — подтвердили мне то, что мы делаем правильную ставку. Ты прав, Алим, Афганистану нужен порядок. Порядок под единой властью. И не только Афганистану. На север от вас лежат богатейшие земли, там люди пришли к исламу, но власть остается в руках муртадов и мунафиков. Скажи, Алим, ты можешь назвать меня истинно верующим человеком?

Алим подумал над ответом. Решил сказать правду.

— Боюсь, что нет, Ага-эфенди…

— И это в самом деле так, Алим, я им не являюсь. Джихад для меня лишь инструмент, в то время как для Омара и таких как он — он суть и смысл их жизни. И я не намерен лишать их этих заблуждений. К северу от вашей страны лежат богатые, но заброшенные земли. Там нет власти, способной повести за собой людей, русские оттуда ушли, а вместо русских никто не пришел. Да даже если русские придут туда — они ослабли, выдохлись и больше ни на что не способны.

Майор Шариф не стал бы так говорить про шурави — он знал шурави, учился у шурави, воевал с шурави и знал, на что они способны. Пусть и играл он теперь на другой стороне — шурави он уважать не перестал.

Но говорить об этом он тоже не стал. Он просто промолчал.

— Представь себе, Алим. Ты вряд ли сможешь это представить, чтобы это представить надо жить в большой стране — но все же представь. Представь себе государство, которое никого и ничего не боится — ни шурави, ни американцев, ни англизов, никого больше. Представь себе государство, в которое ходят Пакистан, Афганистан и все то, что русские оставили нам в Азии, бывшие бухарские владения и эмираты. Там есть нефть в Каспии, есть золото, есть уголь. Есть все. Русские оставили там заводы и города — способны ли эти варвары, что там живут понять, что оставили там русские? Какую ценность все это имеет? Только представь себе, Алим — там есть страна, в которой население не превышает и двадцати миллионов человек, но живут они на территории, которая больше нынешнего Пакистана. А в нашей стране живет под двести миллионов человек, ты видел как живут беженцы из твоей страны? Там, той стране много земли, уже распаханной — бери и паши ее. Там родится много хлеба — когда в твоем кишлаке, Алим, в том что ты родился ели досыта хлеба, скажи мне? Скажи, разве справедливо то, что у двадцати миллионов людей земли больше чем у двухсот?

— Наверное нет — осторожно ответил Алим, отметив, что бригадир говорит громче чем обычно, и на них уже смотрят.

— И в самом деле нет, ты прав, Алим. Это несправедливо. У нас есть армия. У нас есть порядок. А скоро у нас будет то, что есть только у самых богатых держав, у самых сильных держав на планете. Никто не посмеет диктовать нам свою волю, Алим. Никто! И тогда мы пойдем вперед. Но мы пойдем вперед не сами — впереди нас пойдут такие люди как Омар — жестокие и фанатичные. Они будут умирать за нас — но не они наследуют политую кровью землю, чтобы ее наследовать, нужно учиться в британской школе при посольстве, а не в медресе Хаккани!

Бригадир вдруг замолчал, снова остановился, пристально глядя на Алима

— Ты ничего не понял… — с сожалением констатировал он

— Я стараюсь вас понять, эфенди — осторожно ответил Алим

— Ты пока не сможешь меня понять. Но рано или поздно поймешь. Знаешь, почему ты лучше их? Потому что тебя учили русские, а не полуграмотный мулла. Выходцы из медресе Хаккани нам тоже нужны, но такие как ты нужны больше. Я учился в британской школе, и это хорошо, потому что британцы создали величайшую империю, какую только видел мир. Ты учился у русских — но и это хорошо, потому что русские тоже создали империю и значит — у них есть чему поучиться. ТЫ помнишь русский язык?